За МКАДом жизни нет.

[cheshire_pig]

1. Ведь наверняка бывало, да? Вы смутно о чем-то догадываетесь, что-то такое брезжит на краю сознания, где-то чуть в стороне от поля зрения, скосишь глаз - ничего, как ни старайся, и головой вертеть бесполезно, а оно, как тот суслик - есть. Так и ходите, то пытаясь снова рассмотреть эту загадочную картинку, то плюя на все - жить не мешает, в конце-то концов, ну и аллах с ним. А непроясненность все равно остается, пусть и не свербит большую часть времени. А потом на ровном месте, посреди ординарного, допустим, четверга вам покажут вот это ваше идефикс, нарисованное в карандаше, как скетчи из зала суда О.Дж.Симпсона, но совершенно узнаваемое, - вот оно! Отдельное удовольствие - видеть свой сон в виде граффити на стенке гаража, и тянет оглянуться - не понял ли кто, что это вот - мое. И отойти за угол.

2. Второй абзац можно отвести под перечисление расхожих сентенций, общий смысл которых сводится к утверждению, что Москва - не Россия. Есть, правда, вариант некоей космогонии, которая гласит, что за пределами кольцевой автодороги нет уже вообще ничего, а визуальные и слуховые впечатления прорвавшихся в замкадье суть коллективные галлюцинации, вызванные избытком кислорода в воздухе, но это явная ерунда: ведь всем известно, что воздуха за МКАДом тоже нет. На самом же деле, пересекая кольцо, вы нечувствительно оказываетесь в нижних уровнях цилиндрической Москвы, спускаясь все ниже и раньше по мере того, как вам кажется, что вы удаляетесь от нее все дальше и дальше. Говорят, что если спуститься достаточно глубоко, а по ощущениям - отъехать достаточно далеко, то можно встретить таежных кочевников, промышляющих клюквой и пушниной и по сей день добывающих огонь, высекая искру осколком асфальта из тормозной колодки трактора "Беларусь" на скомканные фрагменты газеты "Известия" за 1954-й год.
Конец второго абзаца.

3. Есть еще один эффект, с которым все наверняка знакомы. Вот у меня, когда я был маленький, был дядя. Собственно, если описывать степень нашего родства, то без дифференциального счисления вряд ли получится обойтись, но для ребенка любой родственник старше восемнадцати вполне себе дядя, так что в тонкости я особенно и не вникал. Дядя Соломон, впрочем, был куда старше восемнадцати, и это было хорошо, потому что на совершение такого количества подвигов, какое ему приписывали мама с бабушкой, среднему человеку требуется минимум три жизни продолжительностью как в Швейцарии. При этом я никогда его не встречал, хотя байками про дядю Соломона мама регулярно заменяла мне сладкое (когда подозревала склонность к диатезу) лет что-то с трех. В результате дядя Соломон сделался для меня образцом для подражания и непререкаемым авторитетом, и его мнение для меня было законом, хотя частенько оно подозрительно совпадало с маминым мнением, да и передавалось всегда только через нее.
Дядя Соломон совершенно не нуждался в каком-либо внешнем облике. Мне не нужно было видеть его фотографии или слышать его голос: я просто знал, что он есть, как все дети уверены, что Волшебник или Фея существуют, хотя их фотографий тоже никто никогда не видел. Мою Фею звали Соломон, и я не видел в том ничего странного. Чуть позже, под влиянием особенно героических баек про дядины свершения, я все-таки решил придумать, как он должен выглядеть, - исключительно для внутреннего пользования, просто удобства ради. Перебрав несколько вариантов, я остановился на боцмане из "Пиратов 20-го века". Там, если помните, очень такой эфектный и мощный боцман присутствует, он крутит нунчаками и бьет руками кирпичи. В качестве дяди он казался мне вполне заслуживающим доверия. И то сказать, уж если выбирать или вовсе конструировать, как я, себе родственников, то куда полезнее сделать их сильными боцманами и научить крутить нунчаки, чем полудохлыми интеллигентами в очках и с одышкой. Разнообразие какое-то должно все-таки присутствовать, а очки у меня и у самого есть.
Вот так я и общался с моим дядей-боцманом, сперва через маму, а когда подрос, то уже самостоятельно. Разница была лишь в том, что маме информацию для дяди надо было сформулировать и произнести, а прямое наше общение обходилось без вербализации и, что не удивительно, занимало куда меньше времени и сильно выигрывало в информативности. Так и жили. Когда мне стукнуло восемнадцать, бабушка показала мне дядю Соломона. Надо сказать, что боцману из "Пиратов" он проигрывал по всем статьям: щуплый низкорослый кучерявый еврей с аутентичнейшим шнобелем. Это был, наверное, первый в моей жизни случай разительного несовпадения ожидаемого и действительного.

Впрочем, кризиса доверия не произошло. Разумеется, найди я эту фотографию десятью годами раньше, и быть бы мифу развенчанным, идеалу низвергнутым, а мне - малолетним циником. Но в восемнадцать я уже умел понимать значение деталей: на фотографии дядя находился в первом ряду, то есть лежал на травке, опершись на руку, головой к центру композиции. Голова к голове с ним с другой стороны лежал мужчина в полковничьих погонах. Остальные однополчане, которым посчастливилось быть мощнее телом, но ниже званием, сидели или стояли на втором, соответственно, и третьем планах. Не война, а сразу после войны, что ли, где - бабушка не помнила. Помимо млекопитающих на фотографии присутствовали разного рода военные знаки отличия, и распределены они были неравномерно, образуя более густые скопления в районах грудных клеток позирующих офицеров, гуще же всего было почему-то в области, отведенной фотографом под дядю Соломона. Я насчитал две Звезды, Знамя, что-то еще и целую гирлянду медалей. Дядя Соломон оказался капитаном, командиром разведроты и легендой Белорусского фронта с неизвестным мне номером.

Продолжение следует.

Comments

[happy-nn.livejournal.com]

"...Начни роман со слов "Мой дядя"... "